Е.Д. Спасский отзывался о Борисе Лемане как о своём учителе, а в 1977 году создал его посмертный портрет. Их встреча произошла не позднее 1922 года, но реальное общение не могло быть слишком долгим. Во-первых, потому что Спасский постоянно проживал в Москве, а Леман в Ленинграде. Во-вторых, потому что в апреле 1927 года Борис Алексеевич был арестован и после трёх лет концлагерей выслан в Среднюю Азию, откуда уже не выезжал. Не смотря на эти суровые обстоятельства, Е.Д. Спасский сохранял со своим учителем духовную связь, что отразилось в ряде его произведений (в частности, в цикле «Странник»).

Данный очерк был впервые опубликован в составе сборника «Сен-Мартен, Неизвестный философ. Французский мистик и история современно мартинизма» (М.: «Энигма», 2005, с.106-135), куда вошло переиздание книги Б.А. Лемана о Сен-Мартене 1917 года. Начав проверку и поиск архивных материалов о Лемане, я внёс в очерк ряд исправлений и добавлений, который отражает текст, размещённый на сайте.

*

Автор первой российской книги о Сен-Мартене, Борис Леман фигура для оккультно-эзотерических кругов сопоставимая с Григорием Мёбесом или Петром Успенским. Однако, хотя его жизнь протекала преимущественно в литературно-художественном мире, конкретные люди заботили Лемана гораздо сильнее, чем изящество текстов или стройность философских систем.

Борис Леман. Конец 1920-х - начало 1930-х гг. (Фото из архива Е. Спасского)

Деятельность Лемана производит впечатление резко очерченной, но одновременно спонтанной миссии, большая часть которой реконструируется с громадным трудом, ибо посвящалась скорее кулуарам, нежели подмосткам. Книги, выпущенные Леманом, весьма скромны по объёму, литературное, эпистолярное наследие раскидано по архивам и периодике, ряд сочинений утрачен. Его миссия не требовала аплодисментов, даже оценки знатоков. Соединяя между собой блоки биографии Лемана, соприкасаешься с драмой гиперсценария, когда импровизация растёт из мастерского подбора актёров. Вероятно, так и должен выглядеть путь каббалиста, следующего вечным предначертаниям бытия, вместо обманчивых сиюминутностей.

Кем бы Леман ни позиционировал себя, – поэтом, критиком, историком, музыковедом, гебраистом, театроведом, – он неизменно оставался Учителем в первичном значении слова, учителем жизни. В разные годы, в разной степени его влияние испытали поэты Вяч. Иванов, М.А. Кузмин, М.А. Волошин, Е.И. Васильева (Черубина де Габриак), В.В. Хлебников, А.А. Блок, детский драматург и переводчик С.Я. Маршак, художник Е.Д. Спасский и многие другие. Изначально состоя членом кружка мартинистов, с 1912 г. Леман становится одним из гарантов антропософского движения в России, коим пребывает до своей кончины в 1945 году. Отмечая включенность Лемана в сложный пасьянс Серебряного века, стоит задуматься: был ли он просто литератором «второй волны» символизма или рассматривал литературу как инструмент?

1

Борис Алексеевич Леман родился 13 (25-го по новому ст.) декабря 1882 г. в Петербурге, в семье коллежского регистратора Алексея Павловича Лемана и его супруги Капитолины Петровны (урожд. Жабицкой). Дедом Бориса по отцовской линии был декабрист, генерал-майор Павел Леман { https://ru.wikipedia.org/wiki/Леман,_Павел_Михайлович}, а крестной – его тётя Мария Павловна, жена адмирала К.П. Пилкина {https://ru.wikipedia.org/wiki/Пилкин,_Константин_Павлович} [1].

Лишившись отца на 13-м году жизни и не желая отягощать мать, поднимавшую на ноги двух младших братьев, Борис переселился в семью другой своей тётки, Софии Павловны, супруги делоуправляющего Юго-Восточных железных дорог, Николая Домогацкого [2].

В 1898/1899 учебном году Борис учился в третьем классе гимназии Карла Мая {http://www.kmay.ru/sample_pers.phtml?n=1809} [3]. По некоторым данным он проходил обучение также в 1-й Петербургской мужской гимназии [4], однако нам не удалось найти этому документальное подтверждение.

В 1903 году Б.А. Леман поступает в таможенно-тарифное отделение Министерства торговли и промышленности вольнонаемным писцом [5]. Хотя его служба производила на друзей впечатление слабой занятости [6], Борис Алексеевич не оставлял её вплоть до конца 1919 года, когда канцелярия министерства переместилась в Екатеринодар [7]. В 1916 году его хотели повысить до помощника столоначальника отдела торговли, однако этому помешало участие Лемана в антропософском движении (см. далее), которое вызывало подозрения в благонадёжности. В силу этого он значился как и.о. помощника столоначальника [8].

В 1906 г. «Золотое Руно» публикует первые стихи Бориса Алексеевича; он становится активным участником символистского движения. Начинающий автор избирает себе псевдоним «Б. Дикс». В мае того же года С.М. Городецкий сообщает В. Пясту: «Из новостей: появление нового поэта: Леман. Специализируется на посвящениях Мусатову, Блоку, Иванову, Белому и т.д.» [9]. «Чёрная фигурка с неизменным, белым цветком в петлице сюртука» [10] идеально вписалась в экологическую нишу, где долгое время предстояло обитать Леману-Диксу.

А вот его портрет ноября 1906-го, набросанный Маргаритой Сабашниковой (тогда женой М.А. Волошина): «Первыми посетителями, появившимися у нас сразу же после приезда, были … Борис Леман и его белокурая, похожая на мальчика и птичку кузина Ольга …. У Бориса – странная внешность: тёмноволосая, чрезвычайно узкая голова, оливковый цвет лица, гортанный голос. Что-то от древнего Египта соединялось в нём с ультрасовременной манерой держаться. В нём чувствовалось нечто таинственное, что можно, вероятно, объяснить врождённой способностью “второго зрения”…. Он и Ольга были экзальтированными почитателями Макса и немедленно принялись в один голос декламировать его “Stella Maria”. Это звучало настоящей литанией, и я не могла удержаться от смеха» [11].

Забавно было наблюдать как 24-летний дебютант восторгается старшими (и не очень) товарищами по цеху. Но дьявол, как известно, кроется в деталях. «…мне кажется, что Баксту удалось уловить Вас таким, каким Вы являетесь в “Золоте в Лазури”, – пишет Леман 12.03.1906 Андрею Белому. – Я долго сидел перед портретом, и этот рой ощущений заставил меня написать стихотворение. Я никогда раньше не писал стихов, не знаю, но что-то толкает меня написать его Вам. Зачем?! Не знаю, но мне так хочется, чтобы Вы прочли его. Мне очень и очень совестно, но мне кажется – Вы поймёте меня…» [12]

Трогательно? Ещё бы. Правда, адресат не подозревал, что в тот же день его почитатель успел обратиться и к Блоку: «Я никогда не писал стихов, но недавно под впечатлением Вашей книги написал стихотворение…» и т.д. [13] В тот момент Леман развивал бурную деятельность по проведению «вечера современной Музыки и Литературы» с участием упомянутых поэтов, а также Ремизова, Городецкого, Дымова и пр. Вечер сей (или сам процесс его подготовки) был настолько важен для Лемана, что тот позволяет проявлять себе удивительную настойчивость. Блок не дал ему даже предварительного согласия, однако Леман безапелляционно корректирует: «Надеюсь, что слова “не буду” Вы позволите считать опиской, оставляя фразу: “Буду читать на вечере”» [14].

Тон с каким молодой человек обращается к модным литераторам кажется подобострастным лишь на поверхности. Дикс «очень серьёзен, – запишет Блок позднее, – интересен и совершенно не соответствует своему виду» [15]. Отталкиваясь от ролевых игр, общение Лемана с героями декаданса с годами углублялось.

Взять его дружбу с Михаилом Кузминым, у которого (пользуясь выражением М. Сабашниковой) жизнь чувств явно «шла анормальным путём» [16]. Пара-тройка случайных встреч, затем «допрос с пристрастием». Леман, заносит Кузмин в своём дневнике [17], «выспрашивал, что я люблю в таком-то и таком-то искусстве, был вроде интервьюшника» [18]. Настроившись на волну, через месяц Леман выдаст подражание кузминскому стилю в прозе и «на бис» – в стихах [19].

Умножается количество пересечений, свидания делаются интимнее. Леман соблазняет Кузмина роскошным изданием его «Курантов» «в переплётах из старинной материи, по подписке» [20]. Далее события убыстряются: «От Лемана странное и нежное письмо, будто давнишнее что-то» [21]. Между ними разворачивается настоящий почтовый роман [22]: «От Лемана письмо с неприлично страстными стихами»; «…форменное объяснение в любви. Несчастный! что я буду с ним делать! моя доступность оказалась не такой широкой. Вот повезло…» [23] и т.п. Далее перепад: болезнь поклонника, с глазами что-то. «Был Леман в веснушках, с жёлтым ртом…» [24]

А теперь разворот на 180°. Всюду слухи о тайных обществах, вакханки и сатиры… Что ж, друзья готовы доставить удовольствие публике. Юный барон фон Штейнберг сильно докучал Кузмину и, явившись однажды, застал странную сцену… «На вопрос, почему я и Леман садимся на живот Потемкину, а он, Штейнберг, не может, мы сказали, что это тайное общество, и предложили его по­святить.

Завязали ему глаза полотенцем, я надел маску, взяли воско­вые свечи, сняли с него пиджак и, говоря загробными голосами ка­кой-то вздор, повели его по комнатам; потом, повертев у меня, вве­ли в ванну; он все время кричал, вопил и боялся. Мы хотели воду пролить ему на голову, но он не дался; наконец, выпихнули его по­луодетого в столовую, куда вышла на его крики сестра. Но лучше всего, что он поверил и просил сейчас же повторить испытание или, по крайней мере, через три дня. Я бы никогда не подумал, что такие шутки из Шекспира удадутся теперь, – и это еще была импровиза­ция … Что он подумает, что расскажет … – один восторг, только бы он не догадался, что его дура­чили. Но я надеюсь на его феноменальную глупость – прямо махро­вый дурак» [25]. Через неделю последовала вторая серия с курением ладана, исповедью, окунанием и прижиганием пяток. В финале Леман обязал трепещущего неофита штудировать книги Крыжановской, писанные под воздействием духа графа Рочестера [26]. На этой бы ноте закончить, расслабиться, но через полгода происходит самое любопытное. В ноябре 1907-го Леман делается «скучным» [27], а 23 декабря неожиданно заглядывает к Кузмину. Он «говорил поразительные вещи по числам, неясные мне самому. Дней через 14 начнёт выясняться Виктор А. [новое увлечение Кузмина. Р.Б.], через месяц будет всё крепко стоять, в апреле–мае огромный свет и счастье, утром ясным пробужденье. Очень меня успокоил …. Да, Леман советует не видеться дней 10, иначе может замедлиться, но это очень трудно. Апрельское утро придёт, что бы я ни делал. Проживу до 53 лет, а мог бы до 62-67-ми, если бы не теперешняя история. Безумие не грозит» [28]. 29 декабря продолжение: «Пришёл Леман с предсказаниями. Я будто в сказке или романе» [29]. Можно посмеяться, а можно вспомнить, что жизнь Кузмина переменилась к лучшему и было ему счастье: он дотянул до 63 лет.

В тот же день 29.12.1907 после визита Лемана Кузмина посещает первое видение: «…видел ангела в золотисто-коричневом плаще и золотых латах с лицом Виктора и, может быть, князя Жоржа. Он стоял у окна, когда я вошёл от дев. Длилось это яснейшее видение секунд 8» [30]. Далее видения перемежаются с медитациями, которые рекомендовала Кузмину Анна Минцлова (см. о ней ниже), так что решительно невозможно разобрать, где начинается одно и кончается другое: «Холод и трепет – сквозь густую пелену я увидел Виктора без мешка на голове, руки на одеяле, румяного, будто спящего. Вернувшись, я долго видел меч, мой меч, и обрывки пелен»; «Днём ясно видел прозрачные 2 розы и будто из сердца у меня поток крови на пол»; «Болит грудь, откуда шла кровь» [31]. Этот мистический опыт отразился в 3-й части сборника Кузмина «Сети» (1908). К советам же Лемана Кузмин прислушивался вплоть до конца своих дней…

2

Разителен контраст в отношениях между Леманом и Вяч. Ивановым. Письмо к нему от 6.07.1906 носит характер откровенного внушения: «Знаете ли Вы себя? Знаете ли, откуда и зачем забросил Вас к нам тот Рок древних, то Primo Motore Леонардо да Винчи? Может быть, отчасти знаете, но вряд ли вполне. Вряд ли Вы сознали это до мелочей, до возможности критически отнестись к себе и своему я. Слушайте же, и, может быть, это даст Вам возможность сознать многое или не даст ничего…

Помните ли Вы странную зеленую планету, но постараюсь пи­сать яснее. Яркий зеленоватый свет, яркая коричневая с зеленоватым окрас­ка животных и растений, глубокий мрак подземных ходов, где живут странные существа с большими зелеными глазами, круглым малень­ким черепом и длинными конечностями... Монотонные, гортанные звуки, состоящие из одних гласных, гаснущие под сводами пещеры. Обрывки мыслей угрюмых и важных и унылое беззаботное суще­ствование.

Вряд ли Вы помните все это. Вы давно, о как давно ушли отту­да. Вы совершили что-то. Что это, я не знаю. Вы были сильны там и могли сделать слишком многое, и Вы сделали уже слишком много. Вы долго искупали то, что сделали, где, как, – не знаю. Я видел лишь следы этого искупления.

Теперь Вы у нас и здесь. Вы получили то, чего не знали там, что всецело захватило Вас, что исполнило Вас удивлением и восторгом и чему Вы покорились. Это новое, эта до сих пор неизвестная Вам ми­ровая ценность у нас называется Любовью, простое маленькое сло­во. Теперь поймите главное. Она дана Вам как новое, как неизвестное. Вы должны довести ее в себе до конца, претворить ее, пройти через оценку этой новой ступени психических переживаний. И только Вы. …

Я знаю, Вас временами пугают окружающие, поскольку Вы чувству­ете их розность и Вас страшит их отношение к тому новому для Вас чувству и Любви, которые Вам часто удается увидеть, вернее, по­чувствовать. Иногда, может быть, Вам кажется, что все вдруг переменится и внезапно пропадет, как сон. Бойтесь, бойтесь всего более этих минут. В своем страшном бессилии они таят непонятную силу и, понемногу овладевая, они становятся властелинами.

Я видел Вас сегодня и видел Ваше отношение к окружающему. Странный, давящий сон, внезапно ставший действительностью. Вот чем явилась для Вас жизнь, и если бы не это новое чувство, точнее, эта новая форма уже известного Вам переживания – все было бы еще тяжелее, еще грубее. Даже не грубее – это неверно, нет, – обширнее. Та маленькая земная жизнь раньше была проще и не так сложна и поэтому-то так много вещей, которые пугают Вас, сначала своей странностью, а затем кажутся Вам непреодолимыми благодаря совпа­дению с другими и другими идеями, чувствами и положениями.

Что делать. В разной степени, но все мы заключены в ту же сфе­ру, в тот же роковой круг, где все можем решить лишь мы сами и толь­ко мы сами. Сознайте себя как известный центр и работайте, разрушайте по­степенно это кольцо путем интуитивной оценки всего, что встреча­ется.

Не давайте жизни победить Вас и помните, что хотя бы Вы 100 раз самовольно разрушали эту замкнутость, разрушая тем или иным способом тело, как оболочку Вашей сущности, это все лишь заставит Вас вновь и вновь приходить опять к тому же и лишь затрудняет Ваше отношение к окружающему, создавая целый ряд душащих вос­поминаний.

Взгляните внутрь себя и вспомните все, что Вам удастся. И тог­да сознательно идите вперед, подвергая всю психику критической оценке сознания. И Вы увидите, что с каждым шагом вокруг становится светлее и что Вам все яснее и яснее Ваши настоящие желания, Ваша подсоз­нательная жизнь и через нее все окружающие, вся эта, сложная, пу­гающая действительность становится все более и более стройной си­стемой фактов.

Знайте, что Вы никогда не узнаете и не обратите внимание на идею, которую Вам еще рано знать, на переживание, к которому Вы не подготовлены, и что все это тревожит Вас, Вы должны разре­шить и разрешите.

Таки скверно, что Вы так сильно струсили и что многое внутри Вас Вам неизвестно. Может быть, это письмо поможет Вам ра­зобраться в самом себе и дать отпор тому, что всегда готово заставить Вас отступить на время и сделаться рабом других идей, пережить опять темное время искупления, о котором Вы, очевидно, забы­ли и которое я не могу узнать, потому что никогда там, где были Вы в это время, не был» [32].

Впрочем, письмо никто не предавал огласке, а снаружи Леман продолжал обращаться к Иванову как к «Дорогому Учителю». Последнего также вполне устраивало подобное распределение ролей. Предисловие ко второй книге Дикса «Стихотворения» (1909) написано с позиций наставника: «…автор этих страниц, о котором я не берусь предсказать, будет ли он поэт, – уже иногда поэт… или – ещё поэт» [33]. Чуткое ухо улавливает здесь намеренный диссонанс в сторону занижения. Достаточно сравнить с оценкой Дикса И.Ф. Анненским [34], пользовавшимся среди символистов куда бОльшим авторитетом, чем Иванов. Отношения с Вяч. Ивановым были частью масштабной постановки: розенкрейцерской проповеди Анны Минцловой, таинственно начатой и резко прерванной [35]. Презентация Минцловой на «башне» происходила при ближайшем участии Лемана, а ревнивое око Веры Шварсалон (приёмной дочери от покойной супруги Иванова Л.Д. Зиновьевой-Аннибал) зорко обнаруживало наигранное отчуждение между ним и «пророчицей»: «Маргарита Сабашникова была у Лемана и говорит, что он необыкновенно мудр и хороший и что он для нас “дар какой-то”. Нужно отметить, что Анна Рудольфовна сказала, говоря о дружбе Маргариты с Леманом: “Он мне что-то подозрителен, этот субъект”. Странно! зная как А[нна] Р[удольфовна] его любит» (запись В.К. Шварсалон, 5.06.1909) [36].

Как известно, Маргарита Сабашникова, а вслед за ней Анна Минцлова обе влюбились в Иванова, но тот в конце концов, отдал предпочтение Вере и женился на ней. Следует признать, что эти хитросплетения несли ощутимый экспириенс: после смерти Лидии Зиновьевой-Аннибал Иванова также систематически посещают видения, а сам он глубоко погружается в оккультную практику под руководством Минцловой [37]. Душа горячо любимой супруги вселяется в его земное тело…[38] Борис Леман везде присутствует как фон, но фон активный. Он находит в июле 1909 г. квартиру на Васильевском острове для Сабашниковой, устраивает поездки Минцловой в Финляндию (где сам проводил много времени в имении Боткиной на ст. Мустамякки) и т.д. [39]

После загадочного исчезновения Минцловой в 1910 г. контакт между Ивановым и Леманом охладел до точки замерзания. В 1921 г. последний признается: «…я не люблю его, в нём много деланности, кафедры, самолюбования, но много и настоящего, только очень уж он “использует” настоящее своё и по-английски пишет I с большой буквы, а играет в русского – это создаёт плохое чернокнижие, умное, талантливое, но – плохое» [40]. Одна из причин подобной оценки – яркий индивидуализм Вяч. Иванова идущий вразрез с его широковещательными декларациями об Эросе и новой церковности. Позиция же Лемана с самого начала была чужда индивидуализму, а после вступления на антропософский путь – в особенности. Обращение к антропософии связано в его жизни с подлинным чудом, о чём подробнее будет рассказано далее.

3

В 1911 г. Дикс-Леман выпускает стихотворную сказку «Игрушки», в 1912-м – небольшую монографию «Чурлянис», где открывает для широкой публики самобытного художника-визионера Микалоюса Константинаса Чюрлёниса. В начале 1910-х вокруг Бориса Лемана формируется устойчивая группа учеников, занимающихся под его руководством каббалистикой.

Не минул его влияния и Велимир Хлебников, который благодаря математическому образованию, продвинулся гораздо дальше остальных. Диалог Хлебникова «Учитель и ученик» (1912) содержит явную перекличку с эзотерическим этюдом Лемана, напечатанным в «Изиде» годом ранее под заглавием «Из книги, написанной золотыми и красными буквами» [41]. Леман подвёл Хлебникова к скрытому числовому циклу для событий истории, однако решительный шаг предоставил сделать самому. В беседе между ними, стилизованной Хлебниковым без указания имён, «учитель» в основном помалкивает, предоставляя слово «ученику». Ещё ранее, осенью 1909 – весной 1910 гг. происходят регулярные встречи между Маргаритой Сабашниковой и Леманом, ознакомившим её «с учением о числах, как оно даётся в Каббале» [42]. «Это было его духовным путём», – добавляет Маргарита.

Несколько в ином ключе велась работа с мужем Сабашниковой, Максимилианом Волошиным. Переписка Лемана с ним началась в 1906 г., а уже в 1910-м Волошину даются конкретные указания, которые тот, судя по всему, принимает к действию. «Мне кажется, – обращается к нему Леман, – что за знания Вы ещё принимаете отзвуки, а не сущность, не настоящее своё. Я поясню это так. Положим, я знаю глубоко в себе из прошлого и для себя бессознательно, что есть четыре основных стихии, 4 стихии чувственного мира. И вот я читаю об этих 4-х стихиях где-нибудь, и во мне вырастает отзвук, дающий мне уверенность, что это верно. Но отсюда мне начинает казаться, что верно именно то, что я прочёл, и я так это и принимаю, но здесь наступает ненужное, которое вносится теми мелкими чертами или всей постановкой вещи, которую я принял у другого под этим чужим углом зрения. Принял потому, что во мне прозвучала уверенность, что это так. И надо открыть этот отзвук полнее, чтобы он стал понятным – стал знанием своим, и тогда он будет верным, и Вы сможете применить его, потому что оно будет действительно Ваше. И тогда можно снова перечесть то, что казалось Вам приемлемым и верным, т.к. теперь Вы будете знать, что там верно и что неверно для Вас, и, быть может, верным окажутся лишь два слова “4 стихии”» [43]. Леман настоятельно рекомендовал Волошину перевести на русский книгу Фабра д’Оливе «Восстановленный еврейский язык» [44]. Одобрил решение изучать Писание: «Надо знать Библию, надо пройти через Ветхий Завет, чтобы прийти и принять Новый. Если человек уже прошёл этот путь, он ищет иначе … каждый должен хоть один день, хоть час пройти через Библию – это слишком важно и необходимо, если нет прямого потустороннего знания её целиком. И так хорошо, что Вы стали заниматься этим» [45]. Определённые евангельские стихи Леман рекомендовал Волошину для медитации.

Обсуждая неудачные аллегории в книгах А. Безант, Леман поясняет: «Вы правы, протестуя против сокращающих дорогу тропинок …. Но ускорение роста существует, и тот, кто хочет и может, может идти всё скорее и скорее, но он всё же неизбежно проходит всю дорогу, и здесь всё в том, что единицы времени, собственно говоря, не существует, и нашей мы не можем измерять там, где в мгновение можно пережить неизмеримое. И в этом нет “теплицы”, т.к. это основано на законе Любви и Помощи, и ускоренно идя там, человек не уходит здесь и лишь ставится в условия помощи другим» [46].

Волошин посвятил своему духовному наставнику стихотворение «Солнце». Помимо того, Леман выступал посредником в напряжённом треугольнике: Сабашникова – Волошин – Елизавета Васильева (Черубина де Габриак). Последняя (ей посвящена Лемана книга о Сен-Мартене) благодаря Борису Алексеевичу также пришла к антропософии. …И это при том, что взаимоотношения самого Лемана с учением Штейнера складывались поначалу не радужно.

4

В марте 1912 г. М.В. Сабашникова вернувшись из турне, где она следовала за Рудольфом Штейнером (читавшим лекции по разным городам Европы), остановилась у Лемана. Она нашла его исхудавшим. Недавно умерла невеста Бориса и сам он тоже напоминал мертвеца. За столом Леман, как всегда, шутил и дразнил свою хорошенькую кузину Ольгу, но выяснилось, что он уже много месяцев почти ничего не ест.

– Что означает этот пост? – спросила Сабашникова, оставшись с ним наедине.

– Я просто не могу ничего есть.

– А что думает врач?

– Я его не спрашивал, я уже давно знаю, что в августе умру от рака желудка. Мне только было страшно покинуть невесту, она бы не могла жить без меня. Но она опередила меня и теперь мне легко умереть.

Маргарита возмутилась:

– Но разве это правильно – так вот, без борьбы, уходить из жизни? В конце концов, ведь земная жизнь имеет свою ценность: на земле мы свободны и можем продолжать свой путь развития. И разве момент смерти можно предугадать с такой абсолютной неизбежностью?

– Я давно знаю свой час, – спокойно отреагировал Борис, – и так готов к нему, что для меня было бы просто невозможно остаться здесь.

Сабашникова поинтересовалась, не изменилось ли его мнение о Штейнере? Ведь ещё в 1910 году Леман отзывался об антропософии отрицательно. Ныне же, будучи мистиком-практиком, он находился под впечатлением от опыта, полученного благодаря антропософским упражнениям.

– Почему ты не поехал в Гельсингфорс? – удивилась Сабашникова (Штейнер читал там курс лекций). – Ты так легко мог бы с ним встретиться.

– Для меня было бы величайшим счастьем его увидеть и услышать. Но я больше не имею права на счастье, это значило бы только брать. А ведь существует обязанность из всего, что сам получаешь, сделать что-то и для других. Для меня же, попросту говоря, это было бы только личной роскошью. Представь себе: встанет вопрос – кому теперь вести антропософскую работу в Петербурге. И я знаю, что я – единственный, кого можно иметь в виду, а я не мог бы взять это на себя. Пойми меня правильно, мне осталось жить самое большое несколько месяцев. Прошу тебя, не будем больше говорить об этом, мне это больно [47].

Пасху 1912 года Рудольф Штейнер праздновал вместе со своими российскими последователями в Гельсингфорсе, куда всё-таки выбрался Леман. Поскольку он плохо владел немецким, Сабашникова присутствовала при разговоре с Доктором в качестве переводчика. Штейнер держался необычайно холодно. Он молча выслушал рассказ Лемана, а потом произнёс:

– Ну, так ждите спокойно своей смерти. Это тоже может быть определённой установкой, – затем, перед тем, как попрощаться, он обратился к Маргарите. – Я говорил с вашим другом только потому, что вы хотели ему помочь.

– Вот видишь, – сказал Леман, когда они вышли в коридор, – он из вас единственный разумный человек. Вы – другие – всегда хотите не того, чего хочет судьба.

Он остался ещё на лекцию о финском эпосе Калевала, который был для него особенно важен. Леман был очень добр, дарил всем местные сувениры [48]. На гельсингфорской встрече Борис Алексеевич представил Штейнеру Елизавету и Клавдию (будущую жену А. Белого) Васильевых [49]. Состоялась ещё беседа с Доктором, Леману переводила уже М.Я. Сиверс. Когда вопрос коснулся каббалы, Штейнер нахмурился и попросил уточнить – как именно ей обучает Леман. Выслушав ответ, сказал: «Ну, это ещё ничего!» [50].

После окончания курса Маргарита Сабашникова опять гостила пару дней у Лемана, который согласился «временно» принять на себя руководство антропософской работой. В те же дни произошло солнечное затмение… Леман продолжал готовиться к смерти. 8 июня 1912 г. Е. Васильева сообщала Волошину: «Бориса Алексеевича вижу часто, и всё ближе он; внешне всё тот же он, но душою уже не с нами. Он очень болен» [51].

Однако, вопреки ожиданиям, Леман выздоровел. Позднее Штейнер подтвердил Сабашниковой, что опасность смерти была для него вполне реальна. «Но если человек принимает решение служить Духу, его судьба может сложиться иначе. Этот сильный импульс Борис получил в Гельсингфорсе. Лично же Штейнер не хотел на него влиять» [52]. В октябре 1912-го Т.Г. Трапезников прислал Леману шифрованное послание из Мюнхена, после которого антропософский кружок легализовался под именем Русского антропософского общества. В 1913 г. гарантом Общества в России Штейнер назначил Е.И. Васильеву, а 2.02.1914 её избрали председательницей русского отделения. Секретарём стал Леман, в которого Васильева была сильно влюблена [53].

5

Изучение каббалы требовало больших усилий, Леман на время выключается из литературной жизни. «Ведь Диксом я был случайно, и он для меня как-то несущественный эпизод, – поясняет он библиографу Е.Я. Архиппову (поклоннику Васильеву) в 1921 г. – Антропософия, с одной стороны, с другой же – древний Восток, точнее гебраизм, – вот то, что было всегда и всегда остаётся, и это настоящее» [54]. В октябре 1915 г. Елизавета Ивановна дарит Леману редкий фолиант – «De Arte Cabalistico» Иоанна Пистори (Basiliae, 1587) со стихотворным посвящением [55].

Книга о Сен-Мартене, изданная в 1917 г., задумывалась Леманом как часть серии биографических очерков о великих каббалистах, начиная с пророка Моисея. В 1918 г. питерское издательство «Дамаск» объявило о подготовке к печати ещё двух книг: «Пикко делла Мирандола: Очерк из истории христианской каббалы XV ст.» и «Агриппа Неттесгеймский» [56]. Проект так и не осуществился, а местонахождение рукописей Лемана неизвестно.

Весной и летом 1918-го Леман часто видится с А.А. Блоком, который записывает его фразу о том, что «России пора собраться, а Германии – плавиться». Тому же Архиппову Леман писал: «…дружба моя с Блоком и Белым не на литературной подкладке» [57]. Кстати, на службу в ТЕО Наркомпроса Лемана приняли по рекомендации Блока [58].

В ноябре 1918 г., спасаясь от голода, Леман вместе с Елизаветой Васильевой и её мужем переезжает в Екатеринодар [59]. В июне следующего года их навещает Волошин. В тот период Леман служит вместе с Васильевой в Осваге (Осведомительном агентстве), пропагандистском ведомстве Добровольческой армии [60]. Во многом благодаря усилиям Лемана удаётся спасти В.Э. Мейерхольда, арестованного в Новороссийске по обвинению в пособничестве большевикам [61].

После занятия Екатеринодара красными Леман, Васильева и С.Я. Маршак, ставший их близким другом, открывают Театр для детей, участвуют в устройстве «Детского городка» [62]. Сложно восстановить сейчас характер отношений между Леманом и Маршаком. Об их глубине свидетельствует живой интерес к судьбе «доктора Фрикена» (псевдоним Маршака), который Леман проявлял в ссылке много лет спустя. Маршак в свою очередь тоже не забывал Бориса Алексеевича [63]. Интересно, что лирика позднего Маршака часто перекликается как с темами, так и со стихотворной манерой Лемана… Первые детские пьесы Маршака были написаны в соавторстве с Васильевой, он признавал, что благодаря ей вообще стал писать для детей [64]. Важную роль здесь сыграл и Леман, которому принадлежала утраченная работа об эзотерических корнях сказки [65], он же составил предисловие к совместному сборнику Васильевой и Маршака «Театр для детей» (1922). Книга снискала громадный успех у читателя и в 1920-е годы трижды переиздавалась [66].

В поэзии самого Лемана 1930-1940-х гг. сказочные мотивы выстраиваются в одну из генеральных линий («В сказочном», «Деревянный камень», «Тридевятое царство»). Ещё чаще Леман обращается к теме колдовства и инфернального мира, точнее – недосуществ: «мохнатиков», «недотыкомок», прочей «завороженной братии». «След», «Колдун», «Приглашение к танцу», «Сеанс», «Одержимый», «Нежить», «Халда» [67] читаются словно комментарий к произведениям Сологуба, Ремизова или Кондратьева. Стихи Лемана синтезируют художественный мотив и дидактику воедино, так, что те нигде не ущемляют друг друга.

В 1921-22 гг. Б.А. Леман возглавляет кафедру Древнего Востока Кубанского университета [68], выходят его двухтомный конспект лекций, «История книги и её значение в деле самообразования».

Вернувшись в мае 1922 г. в Петроград, Леман и Васильева возобновляют антропософскую работу, в которой их временно замещала М.В. Сабашникова [69]. Несмотря на формальное отдаление от литературы, Леман отслеживает новые веяния в беллетристике. Так, например, он опубликовал одну из первых рецензий на прозу В.В. Набокова [70].

Некоторое время Леман квартирует вместе с Васильевыми на Английской набережной (д.74, кв.7) [71], а в январе 1926-го женится на Марии Фёдоровне Газе (Гааз), обрусевшей немке и переезжает [72]. В том же году антропософские ложи Ленинграда разделяются: Елизавета Ивановна возглавляет отколовшуюся группу Ильи Пророка, а Леман по-прежнему руководит «Бенедиктусом» [73]. Учитывая романтический характер Е.И. Васильевой, можно смело предположить, что женитьба Лемана послужила реагентом в процессе сепарации [74].

6

Стиль руководства Лемана, по свидетельству художника Е.Д. Спасского, значительно отличался от эмоционального стандарта, принятого в антропософских кружках. Это подтверждают и его разногласия с Андреем Белым, наметившиеся ещё в 1918 г. [75] Тот упрекал Лемана и ещё одного антропософского гаранта, Б.П. Григорова, в «догматизме», «мистичности», буквалистском усвоении «духовной науки» [76]. «…плоды петербургской “эсотерической общественности” сделались не одним крахом в годах», – заявлял он [77].

С одной стороны, Борис Леман стремился отсекать любую экзальтацию, с другой – настаивал на практических результатах, развитии психических способностей, интеллекта. Так, знакомство с Евгением Спасским началось с того, что Леман расшифровал тайнопись с его картины «Медитация» (1924, ныне хр. в ГТГ). Однажды, на собрании антропософской группы, чтобы утихомирить не в меру «инспирированных» подопечных, Леман зажёг бумажную кипу, а затем, выдвинул руку над пламенем и, не касаясь, затушил его. «Я выслушаю ваши претензии после того, как вы сможете повторить этот опыт», – произнёс он в наступившей тишине.

Борис Алексеевич уделял Спасскому много внимания и возлагал на него, как на живописца, надежды, стараясь направить кипучую энергию молодого человека в какое-то одно русло. Подобная установка выражена в стихотворении Лемана «Башня»:

Нельзя одновременно быть поэтом, музыкантом,

Скульптором, воином, крестьянином, купцом,

Но нужно быть довольным тем талантом,

В котором ты замкнут твоей судьбы кольцом.

Лишь только в этом умножая знанья,

Всё совершенствуя себя, ты можешь стать

Воистину счастливым и страданья

Здесь, в этой жизни на земле, не знать.

Стать мудрым – это быть своим довольным Роком,

Не требуя того, что не дано,

В одном сосуде слив в смирении глубоком

С водою мудрости способности вино… [78]

Евгений Спасский. Б.А. Леман . Холст, масло. 60х52. 1977. Фонд наследия Евгения Спасского

В 1922 году, опасаясь преследования из-за возбуждённого дела по поводу имажинистского сборника «МЧК», который он оформлял [79], Спасский уехал из Москвы в Ленинград и полгода гостил у Лемана. Борис Алексеевич подыскал ему просторную мастерскую. На одном из автопортретов, выполненных в 1923 г., художник изобразил себя с флейтой, подаренной Леманом [80].

Однако Спасский был твёрдо настроен обосноваться в Москве, куда и возвратился, после того как дело закрыли. Пока неизвестно, поддерживал ли он контакт с Леманом после 1927 года. Так или иначе, фотография Лемана, имевшаяся у Спасского была сделана уже после 27-го. Близким людям Евгений Дмитриевич, всегда говорил о Лемане как об учителе, хранил его книги.

В 1977 г. Спасский создаёт посмертный портрет Б.А. Лемана: силуэт мистика подчёркнут там линией инкарната. Ещё раньше, в 1942-43 гг. незадолго до кончины Лемана, художник пишет аллегорическую акварель из цикла «Странник», где персонаж, беседующий с волком, явно напоминает Бориса Алексеевича.